Еще одна народная сказка в литературной обработке, для которой у меня, к сожалению, пока что не нашлось иллюстрации. Но со временем, думаю, найду.В узком проливе Симоносёки, что находится близ местности, которая называется Данноура, произошла самая последняя битва между Хейке, или по-другому, родом Тайра, и Дзенйи, известным как род Минамото. Это было более восьмисот лет назад. В результате долгого соперничества Хейке были почти полностью истреблены, а в последней битве при Данноура погибли также их женщины и дети и наследник их императора, которого теперь помнят под именем Антоку Теннё.
После случившегося здешний берег и омывающее его море приобрели дурную славу. Ибо в течение всех прошедших после сражения лет здесь видели призраков. Рыбакам стали попадаться странные крабы с рисунком на панцире, напоминающим человеческое лицо. И люди подумали, что это, должно быть, духи воинов Хейке приняли такое обличие. Другие странные вещи можно было видеть и слышать на том пустынном побережье. Темными безлунными ночами тысячи призрачных огоньков, покачиваясь, парили около берега, легко и бесшумно двигаясь над волнами. Ониби — огнями демона назвали их местные жители. Когда же поднимался ветер, то с моря доносились крики и шум, похожие на звуки боя.
В прежние годы духи Хейке были гораздо более беспокойными, нежели теперь. Тогда они могли вдруг появиться рядом с кораблем, плывущим в ночи, и уже более никто никогда не видел ни этот корабль, ни его матросов. И во все времена они коварно подстерегали беспечных пловцов, чтобы утащить их на дно.
Чтобы умилостивить гневных духов Хейке, в Симоносёки, — деревне на берегу пролива с таким же названием, был построен буддийский храм Амидайи. Совсем рядом с ним, на берегу, отвели место для кладбища, на котором поставили поминальные камни с высеченными на них именами утонувшего императора, его царственного отпрыска и его великих верных вассалов. Вокруг них регулярно проводились молебны, чтобы мертвые оставили в покое живых. И действительно, после постройки храма и кладбища духи Хейке стали беспокоить людей гораздо реже, чем раньше. Однако время от времени они появлялись вновь, устраивая разные проделки и как бы показывая, что истинного успокоения еще не нашли.
Несколько столетий назад здесь, в Симоносёки, жил слепой юноша по имени Хёйчи. Его умение петь под собственный аккомпанемент на биве славилось на всю округу. Играть и петь он обучался с детства и скоро превзошел искусством своих учителей. Особый же почет и славу как исполнитель Хёйчи завоевал после того, как создал песенное сказание о борьбе Хейке и Дзенйи. Говорили, что, когда он пел о битве при Данноура, даже злые демоны не могли сдержать слез.
Хёйчи был очень беден и жил только тем, что ему подавали за его игру. Но однажды нашелся добрый человек, который ему помог. Священник Амидайи очень любил музыку и стихи и часто приглашал Хёйчи в храм, при котором жил. А вскоре, будучи чрезвычайно растроганным изумительным искусством юноши, предложил ему переселиться в Амидайи насовсем. Молодому человеку отвели отдельную комнату в той части храма, которая выходила в сад. В обмен на кров и пищу от него требовалось лишь иногда по вечерам, когда священник был свободен от своих обязанностей, услаждать его слух своим искусством.
В один из летних вечеров священник со всеми своими помощниками был позван в дом умершего прихожанина для исполнения буддийского обряда похорон. Хёйчи остался дома один. Вечер был душный, и слепой музыкант решил перед сном посидеть в прохладе на террасе перед своей комнатой. Здесь, то слушая шелест листвы сада, то скрашивая свое одиночество наигрыванием на биве, юноша ожидал возвращения священника. Миновала полночь, но его друг все не приходил. Хёйчи поднялся и пошел было к себе в комнату, но воздух в ней был еще жарким, и он опять вернулся на террасу. И тут он услышал шаги, приближающиеся со стороны задних ворот храма. Хёйчи напрягся — таких тяжелых шагов он не слышал никогда в жизни. Кто-то пересек сад, приблизился к террасе и остановился перед музыкантом. Этот кто-то не был его другом ‑ священником. Низкий рокочущий голос назвал слепого музыканта по имени отрывисто и бесцеремонно, в той манере, в которой самураи обращаются к тем, кто ниже их по происхождению:
— Хёйчи!
Но Хёйчи был слишком удивлен и напуган, чтобы незамедлительно ответить, и голос позвал снова, уже тоном грубого приказа:
— Хёйчи!
— Я здесь, — ответил юноша, испуганный угрозой в голосе. — Я слепой! Я не могу знать, кто меня зовет.
— Тебе нечего бояться! — воскликнул незнакомец. И уже более вежливо продолжал:
— Я стою около этого храма и прислан сюда с поручением. Мой высокородный господин, человек чрезвычайно знатный, остановился на отдых в этой деревне Симоносёки. С ним множество его благородных подданных. Он соизволил посетить то место, где произошла битва при Данноура, и сейчас отдыхает. Ему рассказали о твоей знаменитой песне об этом сражении, и теперь он хочет услышать ее исполнение. Все благородные собравшиеся тебя ожидают, поэтому бери свою биву и немедля иди со мной во дворец.
В те времена ослушаться приказа самурая было не очень ‑ то просто. Поэтому Хёйчи надел свои дзори, взял биву и пошел с незнакомцем, который вел его ловко, но заставлял идти с неимоверной быстротой. Рука сопровождающего была тверда, как железо, а при его широких шагах раздавались лязг и звон полного самурайского облачения. Было похоже, что рядом с юношей шел дежурный придворный страж.
Первый испуг Хёйчи прошел, он даже начал думать о том, что ему повезло, ибо, если верить словам стражника ‑ самурая, то юноше предстояло показать свое искусство перед персоной очень высокопоставленной.
— А вдруг тот господин, который желает услышать мое пение, — даймиё, да еще высшего ранга, — про себя размечтался слепой музыкант. Неожиданно самурай остановился, и Хёйчи, к его великому изумлению, показалось, что они достигли каких-то больших ворот. Это удивляло и настораживало, потому что, как юноша ни старался, он не мог вспомнить в своей деревне других ворот, кроме ворот храма Амидайи, где он жил сам.
— Каймон!— крикнул самурай.
Послышался звук отодвигаемых засовов, затем скрип раскрывшихся ворот, и они оба проследовали внутрь. Судя по запахам и шуму листвы, это был сад. Хёйчи вместе с сопровождающим пересекли его и снова остановились перед каким-то входом.
— Эй, внутри! — позвал посланный. — Я привел Хёйчи!
Приблизились звуки торопящихся ног, послышался шипящий шелест раздвигаемых ширм и фусум затем голоса разговаривающих женщин. По манере их выражений Хёйчи понял, что сейчас его введут в какой-то знатный дом, но все еще не мог догадаться, в какое же место его привели. Однако времени на раздумья он не получил. Маленькая, но крепкая женская рука подхватила юношу и, поддерживая, помогла подняться по нескольким каменным ступеням. Наверху ему приказали снять дзори, а затем все та же рука повела его вдоль бесконечных коридоров, обшитых полированным деревом, с круглыми колоннами на поворотах, по полу, устланному мягкими коврами и изумляющему своей шириной.
Наконец они достигли какого-то громадного помещения и вышли на его середину. Хёйчи показалось, что здесь собралось очень много людей — гораздо больше, чем жило во всей его деревне, ибо шелест шелка одеяний походил на ласковый шум морского прибоя. Все они говорили вполголоса, и их речь была речью придворных. Юношу усадили на дзабутоны, приготовленные специально для него, и ласково сказали, чтобы он чувствовал себя непринужденно. Заняв свое место, Хёйчи настроил инструмент. Затем голос женщины, который, по его предположению, должен был принадлежать рёйо, обратился к нему:
— Тебе дан высочайший приказ: спеть под музыку бивы все, что ты знаешь о Хейке.
Так как полное повествование о давно случившемся заняло бы много вечеров, Хёйчи отважился спросить:
— Высокородная госпожа, эту историю невозможно рассказать всю за один вечер. Может быть, благородные присутствующие желают услышать какую-нибудь одну часть?
Тот же женский голос ответил:
— Тогда спой нам про битву при Данноура, так как эта часть из всех частей самая печальная.
И Хёйчи возвысил свой голос и запел про сражение на горьком море, чудесно заставляя свою биву гудеть, как изгибаемые луком весла, и стонать, как мачты мчащихся кораблей, и свистеть, как летящие стрелы, и кричать, как кричат люди в бою. Он сумел передать тяжелую поступь воинов, и удары железа о шлемы, и плеск воды, принимающей сраженных в свои глубины.
Во время коротких пауз справа и слева от себя слепой музыкант мог слышать тихие восклицания:
— Какой великолепный исполнитель!
— Никогда в наших местах мы не слышали такой игры!
— Нет никого во всей Империи, кто мог бы сравниться с Хёйчи!
От этих слов новые силы и еще большее вдохновение пришли к юноше. Он запел и заиграл еще лучше. И шепот изумления рос вокруг него. Когда же он, наконец, дошел до места, где рассказывалось о горестной судьбе императорского наследника и беспомощных женщин и о том, как придворная кормилица Нийно‑Яма совершила смертельный прыжок с маленьким наследником на руках, все слушатели разом испустили один долгий ‑ долгий содрогающе ‑ ужасный вопль страдания. После этого они запричитали и заплакали так горько и жалобно, что слепой музыкант сам испугался тех чувств, которые он исторг из сердец присутствующих. Продолжалось это долго. Потом постепенно звуки сетований и плач смолкли, и воцарилась глубокая тишина. Голос рёйо раздался в ней гулко и неожиданно:
— Мы слышали, что ты очень искусный игрок на этом инструменте — биве и не знаешь себе равных в пении, но мы не могли даже вообразить, что кто-либо вообще может иметь такой талант. Сегодня вечером ты всех нас поразил. И наш Господин высочайше повелел сообщить, что он намеревается достойно тебя наградить. В этой деревне мы останемся еще на семь дней, после чего предпримем обратное путешествие. Тебе приказано приходить сюда каждый вечер, вплоть до нашего отбытий, и услаждать нашего повелителя и нас своим искусством.
Таким образом, и завтра ты придешь сюда в это же время. Стражник, который привел тебя сегодня, придет за тобой… Но есть еще одна вещь, о которой мне ведено тебя предупредить. В течение всего времени, пока наш августейший Господин будет находиться в этой местности, ты не должен говорить никому ни слова о визитах сюда. Он путешествует инкогнито и не желает, чтобы это было раскрыто. А теперь ты можешь идти к себе в храм.
Хёйчи очень вежливо выразил свою благодарность за честь, которая была ему оказана, после чего знакомая женская рука проводила его до выхода из дворца. Здесь он был передан самураю, который довел юношу до храма, помог ему подняться на террасу и ушел, немногословно попрощавшись.
Когда утомленный музыкант добрался до своей постели, раздались первые робкие посвистывания птиц, приветствовавших занимающуюся зарю. Священник не заметил отсутствия своего юного друга, так как, вернувшись очень поздно, подумал, что тот спит. Сам же Хёйчи не нарушил данного обещания и ничего ему не рассказал о своем ночном приключении. За день молодой человек хорошо отдохнул, а в середине следующей ночи появился тот же самурай и повел его уже знакомым путем во дворец. Здесь Хёйчи опять пел и играл на биве и достиг еще большего успеха. И опять высокородные собравшиеся плакали, стенали и причитали.
Однако на этот раз его отсутствие было замечено. Утром после того, как Хёйчи вернулся в храм, его позвали к священнику, и тот сказал ему тоном ласкового упрека:
— Мы очень волновались за тебя, друг Хёйчи, Бродить где-то одному слепому в такой поздний час опасно. Почему ты ушел, ничего нам не сказав? Я приказал бы слуге тебя сопровождать. Где ты был?
Музыкант ответил уклончиво:
— Прости меня, мой добрый друг! Но мне было необходимо позаботиться об одном моем деле, и я не мог этого сделать в другое время.
Священник был больше удивлен, чем огорчен скрытностью Хёйчи. Он почувствовал в ней нечто неестественное и предположил, что могло случиться что-то недоброе. В местности, пользующейся такой дурной славой, слепой юноша легко мог оказаться жертвой колдовства или обмана какого-нибудь злого духа. Он больше не стал задавать вопросов, но по секрету от Хёйчи приказал своим слугам присмотреть за ним, а в том случае, если музыкант покинет храм после наступления темноты, тайно проследить, куда он направится.
Настала следующая ночь, и Хёйчи опять пошел во дворец, неся в руке биву. Это было замечено, и слуги с фонарями попытались его преследовать. Однако мрак был таким густым и лил такой сильный дождь, что люди потеряли юношу из виду еще до того, как сами выбрались на дорогу. Тем не менее, было очевидно, что Хёйчи шел чрезвычайно быстро. Обстоятельство загадочное, если учесть, что он был слеп, а дорога из-за дождя была скользкой и глина большими комьями липла к ногам. Слуги священника прошли по всей деревне, стучась в каждый дом и спрашивая о певце, но никто ничего не мог о нем сообщить. В конце концов, так и не найдя Хёйчи, все отправились назад, в храм, по дороге вдоль берега. И вдруг слуги остановились, пораженные звуками неистово наигрываемой мелодии и вдохновенного пения. Они доносились с кладбища. Люди стали приглядываться, но за исключением призрачных огоньков, которые всегда летали там темными ночами, все было черно в том направлении. Сперва самые храбрые, а за ними и остальные поспешили на кладбище, и вот какая картина предстала перед их взорами при свете тусклых фонарей: перед поминальным камнем Антоку Теннё сидел в полном одиночестве Хёйчи и невзирая на дождь исступленно играл и пел песню о битве при Данноура. А над ним, и вокруг него, и над всеми многочисленными поминальными камнями, как мерцающие свечи, горели ониби — огоньки мертвых. Кто мог подумать, что рядом с живым человеком может собраться такое количество духов умерших!
— Хёйчи‑Сан! Хёйчи‑Сан! — закричал слуга. — Ты околдован? Хёйчи‑Сан!
Но слепой, казалось, их не слышал. Всё энергичнее он заставлял свою биву звенеть, греметь и бряцать. Всё более и более яростно он пел песню о великом сражении. Тогда они стали его трясти и кричать прямо в ухо:
— Хёйчи‑Сан! Хёйчи‑Сан! Сейчас же идем с нами домой! Певец вздрогнул и сказал им с укоризной:
— Как вы смеете прерывать меня таким образом перед этими высокородными собравшимися?! Это недопустимо!
В ответ на такие слова, несмотря на необычность происходящего, слуги не смогли удержаться от хохота. Будучи уверенными, что Хёйчи заколдовали и словами ему ничего не докажешь, они схватили его за бока, рывком подняли на ноги и, преодолевая его сопротивление, потащили домой, в храм. Здесь по приказу священника с еще не пришедшего в себя юноши стащили мокрую одежду, переодели в сухое, а затем заставили его выпить сакэ и поесть.
Утром настоятель храма сам пришел в комнату друга и потребовал у того полного объяснения своих странных поступков минувшей ночью. Хёйчи долго колебался. Но, наконец, видя, что его поведение не на шутку огорчило и встревожило доброго священника, он решил прекратить упорствовать в своем молчании и рассказал обо всем, что случилось, начиная с первого визита самурая.
Окончив повествование, Хёйчи замолчал, а священник все думал, качал головой, вздыхал и, наконец, произнес печально:
— Мой бедный, бедный друг, ты в страшной опасности. Как прискорбно, что ты не рассказал мне обо всем раньше! Твое изумительное искусство в музыке и пении действительно привело тебя на порог гибели. Знай же, что ты посещал не дворец, а проводил ночи на кладбище, среди могильников, и пел не перед императорским двором, а перед поминальным камнем Антоку Теннё, где тебя и нашли мои слуги под дождем минувшей ночью. Однажды подчинившись злым духам, ты отдал себя в их власть. Если ты послушаешься их снова, после всего, что уже случилось, они разорвут тебя на кусочки. Они уничтожат тебя рано или поздно в любом случае… Священник опять умолк, потом, словно что-то вспомнив, обратился к юноше:
— Сегодня ночью, к моему большому сожалению, я не смогу остаться с тобой: меня уже позвали исполнить еще одну службу. Но прежде чем мы все уйдем, я попробую тебя защитить от злых духов. Для этого на всем твоем теле необходимо написать слова священных буддийских текстов.
Перед заходом солнца священник и его помощники полностью раздели Хёйчи. Затем они взяли кисточки для каллиграфии и тушью стали писать на его теле тексты священной сутры Ха‑нийа Син Къё — единственной, по мнению служителя Будды, способной отогнать этих злых духов. Иероглифы покрыли грудь и спину юноши, его голову, лицо, шею, руки и ноги. Даже на ладонях и стопах можно было прочесть защитные слова. Когда работа была исполнена, священник дал последние наставления:
— Сегодня вечером, сразу же после нашего ухода, ты должен выйти на террасу, сесть на свое обычное место и ждать. Тебя снова позовут. Но что бы потом ни происходило — не отвечай и не двигайся. Если ты хоть чуть-чуть пошевелишься или издашь малейший звук, тебя разорвут в клочки. Не вздумай впасть в панику и начать звать на помощь, потому что, запомни это, никакая помощь не сможет тебя спасти. Если ты не исполнишь все в точности, как я говорю, смертельная опасность не минует тебя, если исполнишь — она никогда больше не вернется.
После наступления сумерек священник и его помощники ушли, а Хёйчи вышел на террасу и сел там, согласно полученным наставлениям. Он положил биву рядом, на доски пола, а сам принял позу медитации, оставаясь абсолютно неподвижным и стараясь не кашлянуть или громко не вздохнуть. Потекли долгие минуты ожидания.
Наконец со стороны дороги он услышал приближающиеся тяжелые шаги. Они миновали задние ворота, пересекли сад, приблизились к террасе и затихли прямо перед ним.
— Хёйчи! — позвал знакомый низкий хриплый голос. Слепой музыкант затаил дыхание и застыл неподвижно.
— Хёйчи! — свирепо позвал голос снова. Затем еще раз, еще более дико и устрашающе:
— Хёйчи!!!
Юноша оставался безмолвным, как камень. Голос пробормотал:
— Не отвечает… Что-то здесь не так… Посмотрим, где же тот парень…
Хёйчи услышал, как шаги проскрипели по песку двора и поднялись на террасу. Затем постепенно приблизились и остановились совсем рядом. Нависла мертвая тишина, в которой музыкант почувствовал, как удары сердца сотрясают все его тело. А грубый голос продолжал:
— Хм, вот его инструмент. Но от его хозяина я вижу только два уха. Вот почему он не отвечает: у него нет рта, чтобы говорить. От него вообще ничего не осталось, кроме этих ушей. Ну то ж, тогда я принесу своему господину то, что нашел. Ибо высочайшие приказы должны исполняться настолько, насколько то возможно…
И в тот же момент Хёйчи почувствовал, что его уши словно клещами сжали железные пальцы и рывком их оторвали. Несмотря на вспыхнувшую невыносимую боль, юноша не пошевелился и не издал ни звука. Бряцающий топот проследовал по террасе, спустился в сад, направился в сторону дороги и пропал. А слепой человек так и остался сидеть неподвижно, даже не отваживаясь поднять руки, хотя чувствовал, как две густые теплые струи текут по его бокам.
Перед восходом вернулся священник со своими людьми. Он сразу же поспешил на террасу, поднялся на нее и тут наступил на что-то липкое и густое. Закричав от ужаса, он опустил фонарь и увидел доски пола террасы. Они были покрыты кровью. Посередине же этой страшной лужи сидел Хёйчи в позе медитации и что-то темное сочилось из ран по бокам его головы.
— Мой бедный Хёйчи! — воскликнул священник. — Что это? Ты ранен?
При звуке голоса своего старшего друга слепой почувствовал себя в безопасности. Он со стоном вздохнул и сквозь слезы рассказал обо всем, что произошло здесь ночью.
— Бедный, бедный Хёйчи, — простонал настоятель, — это все из-за моей оплошности, моей роковой ошибки! Твое тело, как мне показалось, было испещрено священными текстами повсюду. Да, повсюду, но кроме твоих ушей! Я торопился и доверил эту часть работы своему помощнику. А потом не проверил, как он ее выполнил. Ну, да теперь ничем уж не поможешь! Остается только залечить поскорее твои раны. Утешься, мой друг! Зато теперь опасность миновала. Никогда тебя больше не потревожат подобные посетители.
Священник позвал хорошего лекаря, и Хёйчи скоро поправился. Слухи же об этом странном приключении разлетелись далеко и широко, и юноша приобрел еще большую известность. Послушать его песни стали приезжать знатные персоны даже из столицы. Одни из них восхищались его талантом, другие жалели его, и почти все одаривали слепого музыканта деньгами и подарками, так что вскоре он разбогател.
Правда, после всего того, что с ним приключилось, изменилась не только его голова. Изменилось и имя. Его стали называть Миминаси Хёйчи — Хёйчи Безухий.