Тема ирисов и моста возникает в изобразительном искусстве в эпоху Хэйан (798-1185 гг.), период расцвета придворной культуры, поэзии и прозы, Называя повестями и романами сочинения того времени, специалисты невольно вводят в заблуждение современного читателя. Проследить единую сюжетную линию в произведениях, представляющих собой скорее мозаику из эпизодов и сцен, объединенных главным героем, можно с трудом. Центральной частью здесь нередко являются стихи, декламируемые действующими лицами. И зачастую именно эти эпизоды посвящены путешествиям к достопримечательностям и прекрасным местам. Возможно, придворный императора, знаменитый поэт Аривара Нарихира с друзьями (повесть «Исэ моногатари») мог бы отправиться в путь именно для того, чтобы полюбоваться знаменитыми окрестностями столицы. Но хотя на долгое путешествие героя толкнули, увы, обстоятельства более печальные, оно стало в искусстве Японии событием огромного масштаба, вдохновлявшим художников и поэтов на протяжении тысячи лет.
продолжение...Во время путешествия по провинции Микава герои останавливаются у ручья с ирисами, в месте, называемом «Восемь мостов» — «Яцухаси», поскольку ручей здесь распадается на восемь рукавов, и через каждый переброшено бревно. Залюбовавшись лилиями, один из путников предлагает сложить акростих, сделав начальными буквами строк стихотворения название цветка. Наш герой, кавалер Аривара Нарихира, сочиняет следующее:
Любимую мою в одеждах
Изящных там, в столице,
Любя оставил...
И думаю с тоской, насколько
Я от нее далек...
Увы, русский язык при всем его богатстве оказался бессилен перед японским стихосложением. Танка, пятистишия, которые сочиняли кавалеры у моста Яцухаси, требуют соблюдения весьма жесткой структуры. Пять строк имеют по пять и семь слогов в классическом порядке. В японском оригинале цветком являлся ирис, но, чтобы передать акростих, блистательный японист и переводчик Н.И. Конрад вынужден был заменить его более удобной в русском языке лилией, ведь в слове «ирис» всего четыре буквы! Так что переводчик невольно скрыл от русскоязычного читателя связь повести и знаменитого мотива изобразительного искусства. И мост из восьми дощечек, и ирисы плотно связываются в сознании японского читателя с печалью расставания вот уже более тысячи лет.
В начале XVIII века изображение ирисов и моста стало весьма распространенным. Но путь от повествования к созданию выразительного образа также потребовал времени. Так, в живописном свитке «Яцухаси» в начале XVIII века Огата Корин как старательный ученик пересказывает историю сочинения знаменитого стиха. Вот трое кавалеров — их лица обращены в сторону ручья, чьи изгибы то уходят за край свитка, то пересекают его по диагонали. Мы видим начало моста и ирисы. Сейчас начнется декламация, и кавалеры уже держат в руках сложенные веера. Сложенный веер служил декламатору своеобразной дирижерской палочкой — им отбивали сложный ритм пятистишия, указывали смысловые акценты, даже задавали эмоциональный тон. Ими пользовались и бродячие рассказчики-коданся в эпоху Корина, и поэты при чтении стихов на собраниях в домиках для чайных церемоний... Путники остановились для трапезы, перед ними на подносиках — скромная дорожная еда. В тексте Исэ-моногатари сказано, что, услышав стих Нарихира, его спутники пролили слезы на свой сушеный рис, «так что тот разбух от влаги». Художник не отступил от текста ни на йоту. Темные пятна низких зарослей ирисов еще стали здесь главными персонажами сцены.
Появляется тема моста с ирисами и в росписях вееров «утива», форма которых была заимствована японцами из Китая еще в VIII веке. На почти круглой плоскости веера — начало мостка (он изображен так же, как и на свитке), а под ним — невысокие белые и синие ирисы с острыми мечевидными листьями. Нет ни путников, ни риса — поскольку все уже понятно просвещенному зрителю и владельцу веера. Кстати, в эпоху Хэйан в Японии процветала игра, род интеллектуального лото, когда игроки показывали друг другу веера (позже — и просто карточки), на которых были написаны строки знаменитых поэтов или изображены цветы и пейзажи. Противник должен был подобрать из своего набора вееров строки окончания стиха или прочитать стихи, соответствующие изображению. Вне всякого сомнения веер Огата Корина не вызвал бы и минутного размышления играющего.
Мотив моста и ирисов Корин использовал и в лаке. Шкатулка для письменных принадлежностей «Яцухаси»: черный фон лака лежит как водяная гладь, по крышке наискосок протянулись доски, чуть приподнятые над лаком, а в золотых листьях неброско поблескивают цветы, инкрустированные перламутром. Поскольку мотив был неразрывно связан с представлением о поэзии вообще, на шкатулке для письменных принадлежностей его появление и закономерно, и символично.
И, наконец, художник отказался не только от людей с их прозаическим «человеческим» — подносами и размокшим рисом, — но и от ручья с мостами. Ведь именно ирис был источником вдохновения для давних путешественников и вызвал в памяти поэта образ его возлюбленной «в одеждах изящных». Изящные одежды придворных красавиц X-XI века были очень сложны, а сочетания цветов костюма соответствовали временам года и назывались по названиям цветов. Сложная, прихотливая форма цветка ириса очень напоминает одежды дам — с нижними и верхними платьями, накидками, бурлящими складками пол и длинных рукавов. Так что именно ирис был тем лейтмотивом, который главенствовал в повествовании о любви и разлуке. Стоит ли говорить о том, что сами женские кимоно также расписывались и вышивались мотивом ирисов и ручья.
В двух ширмах Корина нет ничего кроме ирисов. Течение ручья угадывается в танцующем ритме расположения стеблей и цветков, в движении человека, проходящего вдоль длинной шестистворчатой ширмы. Но любоваться этой ширмой можно только сидя на полу — в японском доме нет стульев или кресел. Поэтому «точка зрения» японца несколько ниже, чем у европейца, он опускается на пол и оказывается среди синих ирисов и блеклых зеленых листьев, на берегу невидимого потока. Занимая место одного из путников повести Исэ, он вслушивается в далекий голос Аривара Нарихира: «Любимую мою в одеждах изящных там, в столице, любя оставил...»
Говоря современным языком, Огата Корин «создал дизайн»: он нашел лаконичный и в то же время изысканный мотив, который мог использоваться в оформлении практически любого предмета. Этот мотив стал его «маркой», его особым знаком в истории декоративного искусства и был прочно привязан к глубоким, мощным корням культуры. Как и любые новшества на протяжении всей истории японской культуры.
(с)